Сразу скажу: этой женщины уже нет в живых. И познакомились мы с ней не по случаю Дня Победы. Я тогда была еще совсем «зеленым» корреспондентом местной газеты и освещала, на мой взгляд, довольно скучную и неблагодарную коммунальную тему.
Так вот, к нам в редакцию позвонили соседи: «У нас в подъезде живет одинокая старушка, сама еле ходит, в квартире у нее собачий холод, как она вообще живет – уму непостижимо. Разберитесь».
Раз прозвучала тема отопления – под «танки» бросили меня. Я пришла, мы разговорились, и коммунальная тема сразу же отошла на последний план. Холодом и голодом Софью Львовну было не удивить. Блокадница, фронтовичка, политзаключенная… По ходу разговора меня порой оторопь брала: как вообще можно было выжить при таких обстоятельствах? Даже не просто выжить, а прожить 83 года, не потеряв ни разума, ни бодрости духа, ни доброжелательности к окружающим? Да-а, были люди…
ВСЕМ ЧЕРТЯМ НАЗЛО
«К началу войны у меня уже была своя семья – любимый муж, летчик-штурман, и дочка трех лет, – рассказывала Софья Львовна. – Мы жили по тем временам вполне благополучно. Гостеприимный хлебосольный дом, праздники в офицерском клубе… Но вдруг объявили войну… Вы не обижайтесь, но это у вас, газетчиков, принято все преувеличивать, ну, вроде: «Их жизнь раскололась на «до» и «после»… Ничего подобного! Мы, особенно в среде военных, как-будто были к этому готовы. Помните песню «Если завтра война, если завтра в поход»? Впрочем, откуда вам помнить… Муж сразу же отправился на фронт, а я тут же записалась на курсы радисток. Никто из нас даже не сомневался, что скоро встретимся, что война будет не долгой. Моя учеба проходила в Красном Селе, это недалеко от Ленинграда. Дочку оставила родителям. И в первый же авиационный налет наш дом, где я квартировала, был разбомблен прямым попаданием. Вот лежу я под трупами – многие тогда погибли сразу – а в голове, нет, не ужас, а только одна мысль: «Хорошо, что хоть дочку родителям оставила»…
Как Софья тогда добиралась до Ленинграда – это отдельная история. Я хорошо помню только пару деталей из ее рассказа. По пути она пряталась в каких-то поселках, в брошенных домах. В одном из них она и потеряла второго ребенка – на третьем месяце беременности. Тут же во дворе его и закопала. И еще, она тогда и представления не имела, насколько немцы близки к Ленинграду, у «своих» ли она вообще? Думала: «Если попадусь, живой фашистам не сдамся. С моей национальностью в плен не берут»…
ХЛЕБА ГОРБУШКУ – И ТУ ПОПОЛАМ
До дома Софья все-таки добралась, но радость от встречи с родными, от того, что осталась жива, была недолгой. 8-го сентября 1941 года началась блокада Ленинграда, едва ли не самая ужасающая страница в новейшей истории человечества. В этой голодной катастрофе она потеряла сначала отца, потом мать, а следом свою маленькую дочку. Но судьбе было угодно добить ее окончательно: в начале 42-го года пришла «похоронка» на мужа. Помню, о блокадном времени Софья Львовна вспоминала неохотно: «Когда мы остались одни с младшей сестренкой, то мне не оставалось ничего другого, как выжить вопреки всему. Я тогда научилась так делить хлебный паек в 120 граммов, чтобы «по-человечески» и позавтракать, и пообедать, и поужинать. Тогда же я узнала как готовить нехитрое блюдо под названием «дуранда». Это было что-то типа растолкушки из прессованных желудей, смешанных с касторкой. Перед сном я прятала хлеб под подушку, чтобы сестренка не позарилась, но однажды не уследила. Шарю под подушкой – пусто! А тут сестренка сидит и плачет: «Ну убей меня, я не удержалась»… Страшные были годы, лучше не вспоминать»…
Я тогда, помню, наивно и настырно расспрашивала Софью Львовну про всякие жуткие подробности: «А правда ли, что в блокаду ленинградцы ели собак и кошек»? «Ну да, и кошек, и собак, и крыс… да и людей тоже… умерших, которых не смогли вовремя похоронить. Как тебе это объяснить? Вот, известно же, что у каждого есть свой болевой порог. Вот также и с совестью, и с брезгливостью, и с честью… Иной человек за кусок хлеба и мать родную убьет, а другой – лучше сам умрет, но никогда не переступит человеческую грань», – ответила Софья Львовна.
После войны советские люди готовились к счастливой жизни. Софья Львовна тоже радовалась, тем более, что ее военные заслуги были по достоинству отмечены государством. В торжественной обстановке ей вручали орден Отечественной войны 2-й степени, орден маршала Жукова, медаль «За оборону Ленинграда», к тому же она получила личную благодарность от маршала Гречко… Я сейчас уже забыла предысторию этих наград. Кажется, она какое-то время была бойцом батальона аэродромного обслуживания, работала в штабе… Но разве это так важно? Я бы всем им, перенесшим ужасы войны, отстоявшим и выстоявшим, дала бы награду «За мужество перед жизнью», которую никто из них себе не выбирал.
ЛЕСОПОВАЛ
Одна из библейских истин гласит: «Бог дает человеку ровно столько испытаний, сколько он сможет вынести». Мудро сказано, но жестоко. Видимо, Софью Львовну Бог наделил таким неиссякаемым запасом терпения и выносливости, что хватило бы на десяток человеческих жизней с избытком. Только она опомнилась от потрясений войны, как подоспел новый удар судьбы. В 1950-м году ее осудили по небезызвестной 58-й политической статье. Получила срок на шесть лет и отсидела «на полную катушку». За что посадили? «За дерзость и длинный язык, – пояснила Софья Львовна. – А дерзость по тем временам была великая – тогда и за невинный анекдот могли упечь. Как-то раз я просто разъярилась на несправедливые обвинения своего начальника, вступила с ним в перепалку. Он тогда заорал на меня: «Ты мне сейчас партбилет на стол положишь»! А я возьми и брякни: «Ну и пожалуйста! Нужен мне ваш партбилет, как петуху костыль»! Через несколько часов я и поплатилась за свое неосмотрительное остроумие. Не дали даже узелок собрать: быстрый суд, вонючая теплушка, этап, вологодский лесоповал, унижения, голод»…
После ленинградской блокады, казалось, уж чем, а голодом Софью Львовну было трудно удивить, а тем более, сломить. Но там, в осажденном городе, ей помогало чувство морального сопротивления врагу, единение с соотечественниками перед лицом общего горя. А здесь? «Меня, как ни странно, тогда спасла национальность, которая по жизни всегда только мешала, – рассказывала бывшая узница. – Жена начальника лагеря, тоже еврейка, меня жалела и по ночам посылала мыть кухонные котлы. Такая работа в лагере, пусть и за счет сна, была неслыханной роскошью. Ведь котел с остатками пищи можно было выскрести и вылизать»…
После смерти Сталина вышло послабление: их женский лагерь перевели в Янгиюль. До свободы было еще далеко, но морозные вологодские леса сменились солнечными долинами Узбекистана, а «каторжный» лесоповал – на мирное швейное производство. В 1956-м году Софью Львовну освободили, снабдили документами и дали дорожное пособие, чтобы добраться до родного Ленинграда. Но получилось по другому. Неподалеку – куда как ближе Ленинграда – лежал Чимкент, а в нем, еще с эвакуации, поселились родственники, хоть дальние, но свои… Захотелось отогреться душой, отойти от кошмара неволи. Так началась для этой необыкновенной женщины чимкентская эпопея, как оказалось, длиною в половину века – и до конца своих дней.
В 60-е годы Софью Львовну Шнейдерман знали многие. Она долгие годы была главным бухгалтером на швейной фабрике «Восход». Швейное дело она, если помните, знала не понаслышке, да и в Янгиюльском лагере некоторое время поработала счетоводом. К тому же, она обладала ясным практическим умом вкупе с крайне ответственным отношением к любому делу. Но главным ее человеческим качеством была внутренняя доброта, о которую подзаряжались окружающие ее люди. Приведу пример. Однажды она пригласила к себе свою близкую подругу – не в гости, а вместе жить. Вдвоем веселей, а в случае чего – будет кому стакан воды подать. Подруга, кстати, гораздо младше ее, охотно согласилась – она была тоже одинока. Но пожили вместе они недолго: подруга тяжело заболела. Так вот, Софья Львовна ее выхаживала, приглашала докторов и экстрасенсов, она же потом ей «закрыла глаза», выбила место на старом кладбище и похоронила. За свой счет. Больше было некому.
… Прошло уже много лет, а я до сих пор вспоминаю эту маленькую, сухинькую, всегда улыбчивую женщину. Откуда брала она эти живительные силы, чтобы так отчаянно сопротивляться судьбе? Некоторые скажут: мол, человек ко всему может приспособиться, тут работает инстинкт самосохранения… ну и прочие циничные вещи. Но, примерьте ее жизнь на себя! Многие бы выдюжили, не сломались, не остервенели, не опустились? То-то же… А у меня лишь одно объяснение. Это были люди крепчайшей «дамасской» закалки, высочайшей нравственной закваски – с крепкой верой и вечной надеждой на лучшее. Это было поколение Победителей!
Елена Летягина
