В это воскресенье, 28 апреля, православные христиане отмечают свой самый главный религиозный праздник – Пасху. По степени значимости для верующих его можно сравнить только с мусульманским Курбан-айтом, и будьте уверены – это в обычае нашей многонациональной страны – мусульмане будут поздравлять своих славянских соотечественников с полным пониманием и от всей души!
ТАК БЫЛО…
Я не буду сейчас рассказывать об истории возникновения Светлого Христова воскресения, о его сакральном значении для христиан – это дело теологов, а у нас газета «светская». Но, приближение Пасхи дает прекрасный повод поговорить о том, какими путями человек приходит к Вере…
Еще, наверное, лет сто тому назад сама постановка вопроса казалась бы бессмысленной. Ну, как приходит… Самым естественным образом – через верующих родителей, дедушек и бабушек, знакомых и соседей… ну всех вокруг без исключения! В то время не знать «поименно» все большие религиозные праздники – было показателем вопиющего невежества и полным попранием устоев общества. В церковь в праздники шли как на праздник (извините за тавтологию) – всем большим семейством, в самых лучших своих нарядах, в приподнятом, даже эйфорическом настроении. Истово крестились, истово молились… Бога боялись, но не слишком – скорее относились к нему и святым, как к добрым «вспоможителям» в житейских невзгодах, охранителям житейского благополучия и спокойствия души. Это, разумеется, не имело ничего общего с религиозным догматическим фанатизмом, который и во всех религиях пугающе страшен до безобразия…
Опять-таки, не буду сейчас углубляться в исторический период полного отрицания веры в Бога, наступивший после революции – не газетное это дело. Но уж совсем не упомянуть об этом нельзя, иначе трудно будет понять последующие два поколения людей в бывшем Советском Союзе, которым потом пришлось строить свои отношения с религией практически с чистого листа.
Господствующая власть тогда не просто отрицала Веру как таковую – она пыталась ее изничтожить на корню. Взрывали и рушили храмы, жгли иконы, сажали в тюрьмы священников, а чудом уцелевшие церкви приспосабливали под склады и конюшни… Ну все, похоже, я обрисовала ситуацию, в которой – в большинстве своем – жили и воспитывались наши деды и отцы. «Религия – это опиум для народа!» – провозгласил когда-то вождь пролетариата, и под знаком тотальной борьбы с этим видом бытовой «наркомании» проходила жизнь наших ближайших родственников, а значит, в общем, и наша с вами…
НЕПРИДУМАННАЯ ИСТОРИЯ «ОБРАЩЕНИЯ»
Расскажу о том, как обрела веру в Бога моя студенческая подруга, потому что была этому самым близким и непосредственным свидетелем. Начну издалека. В те советские времена мы вместе учились в Чимкентском музыкальном училище. Надя на «дирижерско-хоровом» отделении, я – на отделении «теория музыки», где, впрочем, у нас был и класс вокала. Обе, понятно, умели неплохо петь и сольфеджировать.
Времена были для студентов голодные, ну, кто застал эту эпоху глобального дефицита и пустых прилавков, тот знает, о чем я говорю. Размер стипендии – 30 рублей – был ничтожен для более или менее сносного существования, и многие студенты-музыканты старались где-то и как-то подрабатывать на стороне. Наши оркестранты, допустим, хорошим приработком считали хождение «на жмура», на похороны, значит. Они там вдохновенно исполняли традиционный «Похоронный марш» Фридерика Шопена, а за это им платили 100 (!) рублей, да еще, впридачу, сажали за поминальный стол, таким образом удовлетворяя комплексные потребности души, кошелька и желудка. Пианисты устраивались аккомпаниаторами в клубы, «народники», то есть, баянисты и аккордионисты, любили юбилеи и свадьбы… А мы, поющие, мечтали попасть в церковь – в качестве певчих в церковном хоре. Посудите сами, зарплата – 90 рублей, на каждый большой праздник – будь-то Рождество или Пасха – нам полагался какой-нибудь солидный подарок, не считая, конечно, целую кучу съестного с праздничного церковного стола. Устроиться в церковь было не просто. Свободные вакансии обычно забивали студенты из «конкурирующей фирмы» – института культуры. Но вот и нам с Надей, наконец-таки, повезло – освободилось ровно два места, и как раз-таки нужны были сопрано и меццо-сопрано, чем мы «по природе» и обладали.
В певческом хоре нас было около 15-ти человек, точно не помню. Сразу скажу, все были весьма далеки от православия – сплошь неверующие комсомольцы, а один был и вовсе еврей иудейского вероисповедания. «Отцам» Никольской церкви, а регенту хора тем более, ничуть не мешало наше атеистическое мировоззрение – лишь бы пели хорошо. А пели мы классно! Мы не просто честно отрабатывали свои 90 рублей, мы наслаждались этой работой! Даже передать невозможно, что-такое четырехголосное песнопение «акапелла», звучащее под высокими сводами Храма – с потрясающей «звенящей» акустикой…
В общем, в нашей работе нас устраивало все безоговорочно. У нас была приемлемая «загруженность», ничуть не мешающая учебе: две «спевки» и две «службы» в неделю – «вечерня» по субботам и «заутреня» в воскресенье. К тому же, мы там попутно нарабатывали вокальное мастерство. Знаете, петь церковные концерты Рахманинова, Чайковского, Бортнянского, Березовского, Сарти… о такой школе приходилось только мечтать! В первое время мы столкнулись лишь с одним, чисто техническим неудобством. Разучить хоровую партию мы могли сходу, а вот «подставлять» под ноты слова канонических текстов – на «церковно-славянском» языке, да еще и с неясным для нас содержанием… вот это поначалу давалось с трудом. Но постепенно привыкли. Не то чтобы мы уже прониклись высоким и мудрым смыслом молитвенных песнопений, но сами эти церковные «словесные конструкции» уже прочно осели в душе и памяти.
Конечно, мы не придавали им большого значения. К месту и не к месту шутили и «прикалывались». Допустим, говорит вам кто-то «из своих», что он идет туда-то и туда-то, а ты ему вослед поешь дурным голосом: «Ныне отпуща-а-аеши раба-а твоего»… Или, к примеру, спрашивают, есть ли у тебя свободное время для того-то и того-то, а ты ему: «Ныне свободи-и-ихся»… В общем, веселились по-молодости, как могли…
Однако, недаром утверждал теоретик диалектического материализма, что «бытие определяет сознание». Шутки шутками, а сама атмосфера церковной несуетной жизни, запах ладана, участие в пышных православных обрядах, опять-таки, божественная церковная музыка, от которой, даже когда сам поешь, встает ком в горле… Все это где-то откладывается и не проходит без последствий. Прошел лишь год нашей певческой деятельности, а я уже стала замечать в наших хористах какие-то «умонастроенческие» перемены. Сначала нас удивил Толик, певший в басах, а в миру валторнист. «Зачем мне, – говорит, – сдалось это музучилище, кому нужна моя валторна, я буду в духовную семинарию поступать». Честно говоря, в Толике никакой просветленности даже близко не было, но у него был такой сочный и густой бас-профундо, что ему, как говорится, сам Бог велел выступать перед многочисленной паствой своей.
Но настоящим шоковым сюрпризом стало для меня признание моей подруги. Однажды, в какой-то тихой доверительной обстановке она мне вдруг призналась: «Знаешь, Лена, я хочу принять крещение. Как ты на это смотришь»? Я слегка ошалела и ляпнула первое попавшееся из любимого «Золотого теленка»: «Что, охмурили тебя ксендзы»? – но пресеклась на полуслове, увидев, что Надя ждала от меня другой, не юморной реакции. Действительно, я и раньше замечала, что с ней что-то происходит. Например, она стала как-то болезненно относиться к нашим «околоцерковным» шуточкам, о чем-то подолгу шепталась с матушкой, то есть, с женой настоятеля собора… Стала серьезнее и сдержаннее, что ли? Но я никогда не лезла к ней в душу, у нас это было не принято: захочет – сама расскажет.
Позже, постепенно, подруга рассказала мне, с чего все началось. «Сначала я стала замечать, – говорила она, – что после службы мне становится как-то легче, ты разве сама не замечала? Приходишь в церковь, попоешь, и вдруг покажется, что все невзгоды тебе по силам, что «неуд» по гармонии – вообще ерунда, что болезнь мамы пройдет, она поправима… Я почувствовала, что есть у меня заступник свыше – надо только верить в него искренне, всем сердцем».
… Надю крестил сам батюшка, и как крестный отец подарил ей весьма увесистый золотой крестик. На крещении присутствовал весь наш хор в полном составе. Мы были рады за нее – она была действительно таким чистым и открытым человеком, что это религиозное действо идеально подходило к светлому настрою ее души. Но, так получилось, что ей пришлось буквально пострадать за Веру.
Я забыла сказать, что наши отношения с церковью, тем более, на «коммерческой» основе, были в то время делом предосудительным и карались отчислением из училища. Если, конечно, «застукают». Мы все ходили под страхом очередного «комсомольского рейда», но именно Наде было суждено попасть под жернова религиозной нетерпимости. Однажды она и попалась, участвуя в каком-то обряде – поющая с платочком на голове, стоя на коленях перед алтарем. Тут уж не отвертишься…
Расправа последовала незамедлительно – подругу быстро «исключили» из числа идейно-выдержанных студентов. Но знаете, она тогда, по-моему, даже вздохнула с облегчением. Ее ждала другая жизнь, осмысленная Верой, посвященная людям и Богу. Хотите знать, где она сейчас и кем она стала? Не могу сказать без ее разрешения, а оно не получено. Просто намекну: сейчас она мать Мария, по-моему, понятно… С наступающим праздником вас, христиане!
Елена Летягина
